Маленькая черная коробка сцены, вся затянута тончайшей разноцветной паутиной, какая бывает в фантастических фильмах ужасов (отходы с химической фабрики). На низком потолке целые паутинные пласты, с которых до пола свисают липкие пряди. В кромешной тьме озаряется фигура Скарабея, ласково жужжащего над полутораметровым шаром из серебряной фольги: “Мой шаричек, мой шаричек…” (кстати, символично, что это художественный руководитель). Он сладострастно исполняет балет на корявых конечностях вокруг катящегося добра. На закорках у Скарабея сидит Клоп, сосет через соломинку у того кровь из загривка и саркастически поддакивает: “Твой-твой шаричек, твой-твой шаричек…” А сам вроде уже надувается под какой-то низкочастотный гул. Ужас невыносимый.

Выходят двое (Леня Лейкин и Валера Кефт) в обмотках и хитиновых надкрыльях, усики пружинят, лапки цокают. Они играют, кидаясь друг в друга каким-то пакостным клочком не то волос, не то паутины, демонстрируя приступы тошнотворного омерзения. Мимо ковыляет третий (Витя Соловьев), паразит с надувшимся брюхом. Плотоядно хрюкая и рыгая, он не моргнув глазом, хватает с пола этот клок, сует в рот и чавкает, пуская слюни, хрипло постанывая от наслаждения, этак “Ой-ой”. Долго смачно жует, глотает, закатив красные глазки и вдруг замерев, задумчиво говорит “Ой”.(Слушайте, до чего доходит актерское вживание в роль: человек ведь на самом деле это заглотил!) Приседает, чешет брюшко и с капризной ноткой, все еще тихонько: “Ой…” Тут начинаются судороги, вопли. После вулканической агонии паразит скрючивает лапки и окостеневает. Те двое, застыв на заднем фоне, так и продолжают светить выпученными глазками, даже когда прожектора полностью потухают.

В унылой пустыне стоит корявый Жук (В. Полунин) с плачевной физиономией, громко и надрывно не то причитает, не то поет: “А-а-а-а… О-о-йо-йо…” Тяжкий-претяжкий вздох: “А-я-я-я-а-ай…” Вдруг откуда ни возьмись, светозарное явление Хахай (Леня) с глазами нараспашку. Из улыбающегося до ушей рта выскакивает радостный клич: “А-ха-хай-йя!!” Этаким молодцом, руки в боки, по-петушиному подбирается мелкими шажками к Жуку, а сам от избытка веселья все “А-ха-хай!”, да “Аха-хай!” Подошел к Жуку, мол, ну чего ты, чего ты? Ведь А-ха-хайя -же! Тот взглянув на Хахая, приободрился, скрючил лапки в стороны, и подумав, протяжно простенал: “А-а-а… Ха-а… Ха-ай-я-я-я!..” Тут они поглядели друг на друга, приобнялись и пошли дальше вместе. Один с восторженным подпрыгиванием и звонким “Ахахай!!”, а другой волоча ноги, широко разевая рот и не утирая влажных глаз: “А-а-а…ха-ха-аа-йя-я-я…”

Слепая жужелица мается от тоски в лунном свете, распластавшись на огромном шаре (Валерик здорово умеет закатывать сведенные к переносице глаза, потрясающий эффект). Музыка не предвещает ничего хорошего, так и гнетет. Из темного угла выползает чудище в сверкающей броне с растрепанными патлами и рожей, как у Вия. Надвигается, с трудом ворочая туловом, выставив вперед жуткие глазные яблоки, размером с теннисные шарики. Подползает к жужелице и пялится на нее в упор. А та, болезная, лапками вокруг шарит, и (ах!) дотронулась до вытаращенных бельм. Насекомое в броне вытаскивает один глаз, вкладывает его в руку жужелке, та втыкает подарок себе в глазницу и видит: мама родная! и того монстра, и свои волосатые лапки и бездну вокруг шара… Все, показывает, хорош, забери свой глаз назад. И снова слепая блаженно приникает к своей теплой навозной планетке…

В конце, все жужелицы-тараканы-скарабеи собрались вместе на сцене строить из длинных бамбуковых палок сооружение навроде не то забора, не то вигвама. Музыка чрезвычайно экспрессивная, гудящая и впечатляющая, как болеро. Драматичный ритм. Насекомые двигаются замедленно и величественно. А паразит снует туда-сюда мелким бесом и все нарочно ломает. Каждый раз жуки неукротимо, безостановочно строят все снова, уловив момент, они всем скопом раздавливают гада. После этого разворачиваются к залу-амфитеатру и медленно лезут вверх по скамейкам с мертвецкими лицами, а паутину, которая свисала со всех стен, тянут за собой. Ну просто убийственная сцена: наползают на каждого зрителя и окукливают его, обтягивая как покрывалом тончайшей паутиной неестественно ярких оттенков. Публика не в силах пошевелиться, как в гипнозе. Леденящий душу кошмар. Вот оно настоящее!..

Артисты долезли до самого верхнего ряда, включили свет и говорят: “Ну как? Сейчас чайку попьем и маленько пообсуждаем”. А зрители из “потусторонолизма” слабо произносят: “А? Чего это? Минутку дайте на перекур”.

Публика выходит на озаренную солнцем лестницу, снимая с себя паутинные пряди. Оказывается, это чрезвычайно сложный и долгий процесс, потому что невидимые нити все витают перед носом и не уловить то ли к губе прилипли, то ли в ресницах запутались. Все как один производят странные движения перед лицом, этакие пассы алкоголика, отмахивающегося от чертенят. Артисты тоже вышли в фойе, полюбоваться на картину. Вот это и был настоящий финал действия.

Ирина Терентьева